Мама потом всё просила фотки показать, плакала и просила, будто это что-то изменило бы. Мы с отцом те фотки стёрли из нашей личной директории. Не надо было маме это видеть. От посёлка почти ничего не осталось, а уж от тел-то… В общем, я тогда решил, что просто обязан что-то сделать, чтобы не взбеситься от горя и от беспомощной злости. Отец не останавливал.
Но меня призвали только полгода назад, а на боевом корабле я оказался только после долгих тренировок на станции дальней связи — когда всем доказал, что могу работать в глубоком космосе. Это у меня ещё оказался талант — иначе не видать бы мне военного флота, как ушей. Но всё равно меня вместе с пополнением прислали на этот ракетоносец буквально уже перед самой дракой за Шед. Я пока что видел бои только в записи — теперь меня и ужасало, и восхищало, что сейчас может начаться настоящее сражение.
Восхищало моё участие.
Ужасало то, что сам я ни на что не влиял и ни защищаться, ни атаковать не мог. Сиди, ищи канал связи… пока жив. За тебя всё другие решат.
Все эти мысли у меня в голове промелькнули за секунду — и спустя эту самую секунду на пульте передо мной вспыхнул индикатор видеовызова по открытому каналу, стандартному, который с подачи Галактического Союза используют для связи все, кто вышел в космос. Программа «Эхо». Не соединяя, ясно, кто.
Я даже вздрогнул.
— Антон Михайлович! — сказал я, кажется, чересчур эмоционально — то ли радостно, то ли перепуганно до неприличия. — Шельмец просит видеосеанс!
— Дай, — сказал капитан. Первый раз я увидел, как он удивился.
И понятно: невероятная же ситуация.
Я повернул верньер пальцами, которые вдруг стали ужасно неловкими.
Перед нами возникла отличная голограмма. Даже завидно, какая у них была качественная аппаратура: шедми нарисовался так явственно, будто стоял в рубке.
В первый раз в жизни я его так рассматривал. Громадный, в синей униформе с серебряным кантом — ростом со старпома, но шире в плечах и в груди. Я знал, что кровь у них синяя, и думал, что рожи синюшные, обычно на голограммах и фотках так и выглядело, но у этого мордоворот был серовато-бледный, а губы лиловые, как у замёрзшего. Клыки высоко торчали изо рта, будто у кабана-секача, длинные и ослепительно белые. Глазищи поражали: чёрные, совсем чёрные, живая чернота во всю глазную орбиту, влажные и глубокие, в длинных мохнатых ресницах. Прямой немигающий взгляд, но мне показалось, что глаза не злые — скорее усталые и печальные. Короткий нос. Волосы, стального цвета, как тёмная седина, прямые, гладкие и тяжёлые, собраны в два длинных хвоста, хвосты свисают на грудь. Разрешение изображения настолько высокое, что можно разглядеть даже сегментированный панцирь крохотной твари, вросшей в кожу шедми под нижней губой: ножки через тонкий слой кожи чернеют, как сквозь матовое стекло.
Но шедми был, по чести сказать, не особо страшный и даже не особо отвратительный. Это меня слегка удивило: даже в лучшие времена, когда был контакт, они мне казались ого-го какими монстрами. Наверное, дело в том, что у этого какая-то мысль, что ли, читалась на морде. Разум.
Не как в кино.
Не знаю. Это всё подумалось в одну секунду. А шедми неожиданно сказал по-русски, но с сильным жёстким акцентом:
— Говорыт космическая станция «Форпост-8». Антэ Хыро, дэшифровщик. В настоящий момент за пэрсонал и пассажиров отвэчаю я. Прошу нэ открывать огонь. Здесь дэти.
— Что? — вырвалось у капитана.
Мы все смотрели и слушали, как громом поражённые.
— Дэти, — повторил шельмец чётко. — Пят тысяч дэтей. Эвакуированные с Шеда. Сыроты.
Это было так невероятно… Мы ждали чего угодно. Мы ждали угроз, проклятий, сдачи в плен, уничтожения станции, боя, но пять тысяч сирот — это оказалось слишком.
Дети.
Обалдеть.
Капитан дослушал до конца. Щурился. Может, прикидывал, врёт шельмец или говорит правду. Или — к чему это всё может привести.
— Что вы хотите, господин Хыро? — спросил капитан ледяным тоном.
Я понял, что он не верит.
— Я прошу вашей помощи, — сказал шедми. — Младэнцам вредно долго прэбыват в анабиозных камерах. Подросткам тоже нэ полэзно. Это — воэнная станция после нэсколких боёв. Гравитация нэ стабильна. Рэактор фонит. Систэмы жизнеобеспечения нэнадёжны. Прошу вас нэ оставлят дэтей в космосе. Это — послэдние шедми.
— Я понял, господин Хыро, — сказал капитан, и его тон не стал теплее ни на градус. — Я подумаю. Ждите следующего сеанса связи. Вы поняли?
— Я понял, — сказал шедми с совершенно непроницаемой миной. Он так ни разу за разговор и не моргнул, и не опустил глаз. И ни один мускул на его мертвенной морде не дрогнул.
Голограмма мигнула и пропала.
Старпом длинно, фигурно выругался.
Капитан зажмурился и потёр переносицу.
— Чёрт бы их взял с их ублюдками, — пробормотал он. — Что ж нам делать-то теперь? Сиротки, мать их… Саня, передавай на Землю, шифром: «Ракетоносец „Святой Петр“ — базе. Обнаружена военная станция Шеда. Персонал вышел на связь»… как бы сказать?.. Ну, давай: «По их уверению, на станции находятся пять тысяч детей из их мира. Запрашиваю указаний». Твою дивизию, подкинули подлянку… стой, это уже не надо!
Экспространственная волна идёт быстро. Наш командующий на Земле получил сообщение, и система известила, что он получил сообщение — но ответа мы ждали ужасно долго. И молча. Старпом ходил по рубке взад-вперёд, то и дело начинал вжикать застёжкой на нагрудном кармане — потом спохватывался, переставал, потом — снова… Капитан барабанил пальцами по пульту. Только канониры наблюдали за станцией в прицельной сетке и обменивались какими-то односложными комментариями, видимо, профессионально канонирскими, потому что я их не понимал. Я пытался слушать космос в паре светолет вокруг, но ничего не находил, кроме треска помех, создаваемых активностью местного солнца.
Со станцией «Форпост-8» никто не связывался.
Логично: ведь некому.
Я пытался представить себе этих детей. Сирот. Бедных деточек, чьи родители, глазом не моргнув, расстреливали наши безоружные базы в колонизированных мирах — где наши дети были. И беременные женщины. И ничего, не останавливало это шельм. Вот такие же у них были бесстрастные морды, когда они клали ракеты на цели.
Но мы — гуманные, мы — пожалеем, да?
Кровь у них синяя, но дышат они кислородом, как и мы. Говорят, Шед был очень холодной планетой — и шедми могут купаться в воде, температура которой приближается к нулю, да и вообще — любят холод, хоть и теплокровные. Но не млекопитающие — а какие, интересно? У их женщин нет грудей, у их мужчин клыки, как у кабанов, но, вообще-то, на людей они здорово похожи. Форма удобная, конвергентное сходство.
Гуманоиды. Братья по разуму.
Расплакаться над их горькой судьбой?
Интересно: мы все напряжённо ждали сигнала с Земли, но он всё равно пискнул, когда я на миг отвлёкся — и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Земля ответила шифрограммой: «До прибытия специалистов ничего не предпринимайте. От базы на 548-Ан-Эр-050 „Эльба“ к вам вылетели представители КомКона и Этнографического общества. Исследовать станцию разрешаю только в их присутствии».
— Прекрасно, — сказал капитан зло. — Начали разводить антимонии и сопли сосать. Теперь будем тут ждать у моря погоды, а потом прилетят… голуби мира… ворковать и гадить…
— Не заводись, Антон, — тихо сказал старпом. — Пусть, в самом деле, комконовцы решают, это их дело. Тебе надо возиться с такой толпой выродков, а? Ты знаешь, что от них ждать?
— А кто вообще знает, что от них ждать? — сказал капитан. Он был очень раздражён, но держал себя в руках. — По мне, и взрослых, и детей надо бы… В общем, нет Шеда — нет проблемы. А пока есть шельмы — и проблема есть. У всей Земли, мать их…
— Так ведь Шеда и нет, — негромко сказал канонир Стас, самый старший в экипаже и воевавший дольше всех. Он носил нашивки за ГЦ-471-зет, за Плутон и за караван, который ещё в самом начале войны сопровождал к нашей базе на Незабудке. Какая там была заваруха — он избегал распространяться; я только знал, что с тех пор у него треть костей распечатана и пересажена. — Что мы, фашисты — открывать огонь, заведомо зная, что там их детёныши?
